Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести - Дмитрий Снегин

Полковник поднимал их то в контратаки, то на приступ очередного вражеского рубежа, и они спешили за ним, чтобы не оказаться в ловушке. В ложбине, заросшей лозняком, натолкнулись на генерала с горсткой красноармейцев. Полковник окликнул его: «Генерал Золотухин, генерал Золотухин!» Не обратился по форме: товарищ генерал, и Фурсов догадался, как трудно полковнику. А сам обрадовался: генералы все знают, генералы все могут. Теперь если и не наступит конец войне, то конец неразберихе придет.

Генерал Золотухин торжественно, как если бы говорил с трибуны в праздник Октября, провозгласил:

— Товарищи, единственная артерия, которая еще связывает нас с Родиной, шоссе Варшава — Минск! Не допустим, чтобы враг перерезал шоссе!

Они пошли за генералом — к шоссе. Возле деревни Речица они увидели два наших танка. Их горячие, отливавшие больной зеленью бока были облеплены бойцами, хотевшими поскорее вырваться из огненного кольца. Побежал к танку и Соколов. Владимир силой удержал его.

— Забыл, как искромсали тех, кто хотел выскочить из крепости вместе с Карболиным на его зенитной установке?

Танки шли прямо по ржаному полю — к шоссе. Бойцы тянулись за ними по рубчатым следам. Это напомнило знакомую картину боевых учений. Два бойца несли станину от разбитого пулемета — должно быть, те, которые отбивали психическую атаку из своего «максима». Мелькнуло и пропало знакомое лицо полкового врача. «А генерал где?» — спросил себя Фурсов и огляделся. Генерала не было. Владимир не встревожился: с ними был полковник. И два танка. Танки ушли далеко вперед и вот-вот выберутся на шоссе. По ним не стреляют — значит, путь свободен. Это сказал шагавший рядом Никита Соколов и пожаловался другу, что в суматохе потерял махорку. Фурсов не отозвался. Его внимание привлекла стайка мальчишек и девчонок из ремесленного училища. Шумно переговариваясь, они появились невесть откуда на меже и в своей форме издали напоминали бойцов...

Немецкая пушка ударила внезапно. Она стояла где-то в ржи рядом, и ее выстрелы оглушали. Пушка ударила раз, и два, и три — по переднему танку. Кого-то из облепивших его бойцов ранило, кого-то убило, а танк задымился и, клюнув носом, остановился. Другой танк повернул в сторону, но и его настигли меткие выстрелы немецкого пушкаря. Счастье, что красноармейцы успели рассыпаться по ржи, как вспугнутые перепела.

На меже остались мальчишки и девчонки из ремесленного. Они остановились не то от страха, не то из любопытства, едва ли сознавая трагичность своего положения. Фурсов подполз к ним и поразился: фабзайчата ели воблу.

— Ложись!

Его испугались и не легли, а разбежались. И тотчас, будто это послужило сигналом, немецкая пушка открыла по ним огонь.

— Сержант... товарищ сержант, — услышал он голос полковника и догадался: его зовут. И откликнулся. — Возьмите двух-трех бойцов и заткните глотку этой пушке.

— Есть! — механически отозвался он и позвал с собой Митю Копина и Дейнеку. Он полез к пушке, ориентируясь по звуку.

От несозревшей ржи исходило парное, удушливое тепло и ползти было трудно. Но там, где были фабзайчата, слышались разрывы и стоны — это подстегивало. Митя Копин первым заметил вражескую пушку.

— Вижу! — шепнул он.

— Видишь, так прихлопни гада.

Сквозь сетку колосьев Копин поймал на мушку заряжающего и выстрелил. Тот рухнул, не выпуская из рук снаряда. Никто из расчета не обратил на это внимания, и другой солдат принялся подавать снаряды. Фурсов и Копин подползли поближе. Митя выстрелил и убил еще одного фашиста. Пушка, как будто ничего и не случилось, продолжала стрелять. Фурсов пополз прямо на нее. Он увидел наводчика — розовощекого ефрейтора, спокойно занятого своим делом.

— Ну, гад, на тебя жалко тратить пулю! — выругался Владимир и, выскочив изо ржи, ударил наводчика в грудь штыком. Продолжая сохранять инерцию бега, он нажал тяжестью всего тела на винтовку, а потом рванул ее на себя.

Когда он опомнился, на него с удивлением и восхищением смотрел Копии.

— Ну и бешеный... Как ты фашиста...

Митя не сказал, что успел пристрелить командира орудия, который готовился изрешетить Фурсова из автомата. Но одно дело хлопнуть врага, не подозревающего о твоем присутствии, и совсем другое — когда ты идешь в открытую и пронзаешь его штыком. Как это сделал Фурсов. И Митя повторил удивленно:

— Бешеный.

Фурсов не слышал его. Сердце билось где-то в ушах, кружилась голова. Постепенно он пересилил волнение, шагая след в след за Копиным. Ногам хорошо было ступать по теплой, еще не ставшей колючей ржи. Ноги уносили его прочь от места, где только что разыгралась трагедия, и Владимир благословил ноги. Хорошо это придумано — ноги! Куда хочу, туда и пойду. Могу медленно-медленно. Могу бегом — так, что земли не чуешь. Хорошо бежать босиком с пригорка — по горячей пыли. Тропка причудливо извивается, круто петляет, и надо быть гибким и ловким, чтобы удержать равновесие и не угодить с разбега в заросли шиповника или таволги. Случалось такое в детстве, на Тянь-Шане... Те мальчишки и девчонки из ремесленного никогда не видели Тянь-Шаня и удивительной красоты горного моря Иссык-Куля. И не увидят, наверное... Должны увидеть: фашистская пушка не стреляет.

— Молодцы... молодцы! — вспугнул его думы чей-то голос.

Фурсов лениво повернулся и увидел алые пехотные петлицы — по четыре шпалы на каждой. Лениво сказал:

— Они больше не будут стрелять. — И только теперь глянул в лицо полковника: мол, путь свободен.

Лицо полковника дрогнуло. Он спросил:

— Как вас зовут?

«Как меня зовут? Ах, да, не каждый полковник обязан знать мое имя. Надо доложить». И он постарался, доложил так, как докладывал своему командиру полка Дулькейту.

— Замполит минометной батареи сто двадцать пятого стрелкового полка, сержант Фурсов!

Рапорта не получилось. Говорил он медленно, как если бы читал неразборчиво написанное. И сиплым, пересохшим голосом.

— Спасибо за службу, сержант Фурсов, — положил на его плечо руку полковник. — Представляю вас к медали «За отвагу».

Это был первый случай в жизни полковника, когда он представлял бойца к награде на войне, и он еще не умел соразмерить цену подвига и цену награды. Медаль «За отвагу» порой шла вровень с жизнью бойца, а то и выше! Понимание того, что в данном случае это не так, придет позже. Но до этого часа полковник не доживет.

Был далек от такого понимания и сам Фурсов. И, услышав слова полковника, он вспыхнул — от счастья и предчувствия, что доживет до того часа, когда не станет войны. Он понимал, что в той жизни у него не будет медали «За отвагу», потому что дают ее подлинно отважным героям. Но что он будет жить, ему подсказывало предчувствие, и он радовался. Думая так и радуясь, он не отделял себя от тех, кто был рядом с ним и кто остался в крепости. По ту сторону войны он не представлял себе жизни без Петра Карболина, лейтенанта Полторакова, Нури Сыдыкова, капитана с обугленными глазами, без Володи Короленко и орлиного гнезда на неприступной скале, и куска хлеба, намоченного в студеной реке Кашкасу.

Фурсов сделал глотательное движение и правдоподобно ощутил во рту прохладный, запашистый, домашней выпечки хлеб, впитавший в себя студеную и вкусную воду Кашкасу. Ел, высасывая из него взахлеб воду, и она обволакивала воспаленное небо, гортань, пересохшую душу. И ему было хорошо.

За нашими плечами — Родина

Это сказал полковник, когда они вышли на шоссе Варшава — Минск. И еще сказал полковник, что мы должны защищать Родину здесь. До подхода главных сил. Нет сомнения: уже давно отстукали телеграфы, передали рацию, прозвонили телефоны закодированным и открытым текстом: враг нарушил государственную границу крупными силами, развязал войну. И там, за плечами — от Москвы до западных рубежей подняты по тревоге войска. Они вот-вот подойдут. Пехота... танки... артиллерия... закроют небо краснозвездные самолеты. И тогда...

Своими мыслями он поделился с Фурсовым и, как бы между прочим, обронил:

— Вы были замполитом?

— Да.

— Теперь будете моим заместителем по политической части.

«Понимаю, так надо». Владимир оглядел бойцов. Их осталось человек тридцать. Но и тридцать человек — сила. Вооружены винтовками, патронташи и карманы набиты патронами. Кое у кого на поясах гранаты. На лицах сосредоточенность и ожидание: веди, командуй, приказывай — все исполним! «А ты как должен поступать, замполит? А ты поступай так, чтобы не было стыдно ни тебе, ни им за тебя».

Полковник разделил бойцов на две равные группы — по пятнадцать в каждой. Одной группой велел командовать Фурсову, другую взял под свое начало. Объяснил:

— Немцы пойдут по шоссе. Самокатчиков и мотоциклистов нам есть чем встретить. Труднее будет противостоять танкам. Самое надежное — поглубже в землю влезть. — И приказал залечь группе Фурсова слева от шоссе, своей — справа.